Мне приходится слышать этот вопрос очень часто. В основном от людей, бывавших в Европе и Америке, от тех, кто в силу профессиональной необходимости, или из праздного любопытства отслеживает культурную ситуацию и в нашем городе, и в стране, и в мире. Но многие горожане уверены, что за десять постсоветских лет город приобрел множество хороших зданий. Так все же,

Плохая ли архитектура в Новосибирске?

Не всё, что строится, является архитектурой. Не всякое здание может зваться архитектурным объектом. Увы, но приходится констатировать, что в Сибири, и в Новосибирске в частности, строительство, как акт постройки анонимного объекта, безотносительного к собственному окружению, к архитектурной традиции, к городской и мировой культуре — доминирует. Архитектурных объектов — результата синтеза искусства и технологий – мало, так мало, что общество (по крайней мере та его часть, которую принято считать культурной элитой) перестала считать процесс строительства зданий художественным актом.

В Новосибирске шесть лет проводится архитектурный смотр-конкурс «Золотая капитель». Время его проведения – декабрь – совпадает со временем традиционного Рождественского фестиваля искусств. Не включить ли архитектурный смотр в состав смотра искусств? Организаторы «Капители» пошли к коллегам, занимающимся Рождественским фестивалем, и... получили отказ в сотрудничестве. Культурная элита не считает архитектуру искусством.

Вроде бы действительно много строится. Если сравнивать построенное с тем, что возводилось в советское время даже в центре города, не говоря об окраинах — прогресс налицо. Очевидно, что любой, даже самый безобразный краснокирпичный дворец с рюшами — лучше «недоскребов» из плохо подогнанных бетонных блоков, таких, как здание НИИ на углу Красного проспекта и ул. Горького, как офис «Гражданпроекта» на Вокзальной магистрали, как «свечка» Госснаба на Ленина, 12. Но если плохой дом лучше очень плохого, это не значит, что он хороший.

Новосибирск заявил себя столицей Сибири… Мы пока еще не поняли, какую ответственность взяли на себя, сделав это смелое заявление. Ведь Сибирь — не просто территория, не просто собрание регионов. Сибирь — огромная страна, границы которой шире границ соответствующего федерального округа. Обратите внимание на названия семи федеральных округов: лишь Сибирский имеет имя собственное, названия остальных обозначают либо положение территории на карте России (Северо-Западный, Южный, Дальневосточный, Центральный), либо примыкание к географическому объекту (Приволжский, Уральский).

Мы слишком далеко от Москвы, и здесь ослаблены «москвостремительные» тенденции. Сибирь объективно нуждается в городе-центре.

Статус столицы, даже когда этот статус — неофициальный, обязывает город иметь архитектуру не местечкового, но мирового уровня. Сравнительно небольшой немецкий город Франкфурт считается финансовой столицей Германии, и, соответственно, имеет несколько кварталов небоскребов, построенных наиболее именитыми зодчими Европы и Америки. Мюнхен, сохранивший статусную архитектуру от Священной Римской Империи, пытается и сегодня поддерживать свое реноме, возводя то олимпийский спортивный комплекс (1970-е гг.), то фешенебельный аэропорт (1990-е). Наконец, Берлин, став столицей объединенной Германии, немедленно превратился в огромную стройплощадку: невнятная гэдеэровская архитектура и провинциальная западноберлинская заменяется ультрасовременной, проектировать которую позвали всех «звездных» зодчих мира.

В России всё гораздо прозаичнее. Считается, что Новосибирск, как и Москва, как и другие инвестиционно привлекательные города, переживают строительный бум. Это так и не так. Действительно, центр Новосибирска активно застраивается кирпичными многоэтажками, и все они, в отличие от недавнего прошлого, строятся по индивидуальным проектам. Сносятся последние деревянные дома, в том числе памятники архитектуры, на их месте возникают 10-16-этажные монстры, в тени которых теряются и здания «сталинской» постройки, и конструктивистские жилые комплексы начала 30-х, и немногочисленная купеческая архитектура дореволюционного Новониколаевска. Власти города уверенны, что таким образом город приобретает вполне европейский и весьма столичный вид. Но на самом деле и строится сегодня гораздо меньше, чем в советское время, и архитектура эта — так себе. Местечковость ее очевидна. Когда многоэтажный объем современного делового центра пытаются декорировать в стилистике кирпичного особнячка, становится очевидным неумение наших зодчих работать и с современными стройматериалами, и с современным формообразованием.

Стиль 90-х уже получил название — «постсоветская эклектика». Основанный, как и всякая эклектика, на сочетании несовместимых эстетических приемов, он аппелирует к дурному вкусу, к предпочтениям массового потребителя архитектуры, не знающего, какой современная архитектура может быть.

Архитектура может изменить судьбу города. Есть в Испании город Бильбао, в котором к 1990-м годам сложилась очень сложная ситуация. После создания Европейского Союза отрасли промышленности, на которых базировалась экономика города, пришли в упадок. Резко обострились социальные проблемы, вырос уровень безработицы, доходы городского бюджета были близки к нулю. К социальным проблемам добавлялись национальные — Бильбао является столицей страны басков, — это делало ситуацию очень острой и почти неразрешимой. Все изменило строительство одного здания. В городе был построен филиал знаменитого Музея современного искусства Соломона Гугинхейма. В Нью-Йорке этот музей (Solomon R. Guggenheim Museum, New York) располагается в удивительном здании, построенном Френком Райтом, одним из великих архитекторов ХХ века. Для строительства испанского филиала музей пригласил современную звезду мировой архитектуры – Френка Гери, спроектировавшего здание (Guggenheim Museum Bilbao) в виде огромной кучи рваного и мятого металла. Население сопротивлялось начавшемуся строительству, баски выходили на демонстрации. Но теперь Бильбао, не имеющий других особых достопримечательностей – один из центров туризма в Испании. Развитие туристической инфраструктуры ликвидировало социальные проблемы, а сумма в 100 миллионов долларов, потраченная на строительство музея, многократно окупилась за счет резко возросших доходов городской казны.

Архитектура может погубить город. В конце XIX — начале ХХ века Чикаго был экономической столицей Америки. Однако территория Сити – делового центра города, не давала возможности территориального расширения. Изобретение небоскребов решило эту проблему, бизнес получил необходимую инфраструктуру для своего развития. Но в 1920-х годах власти города озаботились тем, что строящиеся небоскребы превращают некогда светлые улицы Сити в узкие темные коридоры, и запретили строительство, превышающее десять этажей. Возник дефицит офисных пространств, и бизнес перебрался на Манхеттен в Нью-Йорк, где ограничений на высотное строительство не было. Так начался закат Чикаго. Когда власти города спохватились и отменили запрет, было уже поздно.

Здания, возводимые в Новосибирске, — это либо плохие копии «лужковской» архитектуры, либо попытки играть в «сибирскость» и самобытность, попытки создания «регионального стиля». Между тем, русская архитектура никогда не существовала в отрыве от архитектуры мировой. Более того, в 1920-е гг. советские архитекторы-конструктивисты были в авангарде процессов, происходивших во всемирном зодчестве, а здания, построенные в то время в СССР (в том числе и в Новосибирске), входят в учебники мировой архитектуры.

Они еще и неудобны для жизни, эти «элитные» дома. «Точечная застройка» – так на языке профессионалов называется градостроительный прием, когда в сложившуюся городскую структуру внедряется новое здание. У него нельзя организовать полноценный двор, территория «элитных» многоэтажек никак не отделена от соседних «хрущевок». Здесь очень часто нет не то что подземных гаражей — нет нормальных парковок, и машины жильцов стоят на окрестных газонах. Новые дома затеняют стоящие рядом здания, и те уже не купаются в солнечных лучах, а «инсолируются» в соответствии со скупыми нормами.

Выходя из огромной квартиры, вы попадаете на узкую темную лестницу, и нет в подъезде ни поста охраны, ни даже консьержки. А ваш «мерседес» во дворе уже поцарапан гвоздем пацана-маргинала из стоящего рядом менее «элитного» дома.

Есть еще одна проблема, связанная с сегодняшним строительным «бумом». Жилыми многоэтажками активно застраиваются территории, на которых по градостроительным проектам предполагалось возводить совсем другие здания. Но ныне не строятся ни дома культуры, ни кинотеатры. Даже офисные здания не пользуются популярностью у инвесторов в силу большого срока окупаемости вложенных средств. Жилье и автозаправочные станции – вот два направления строительных инвестиций в городе. Градостроители называют такую ситуацию «типологическим дисбалансом», и это болезнь, которую очень сложно лечить.

Изучая корни многих сегодняшних бед — нищеты, преступности, мы не задумываемся о том, что в формировании человека большую роль играет среда, в которой он формируется. Самые криминогенные города России — города, появившиеся в третьей четверти ХХ века — такие, как Тольятти, — города, построенные по принципу «меньше архитектуры, больше квадратных метров». Архитектурное окружение, в котором воспитывается человек, формирует его культуру, определяет эстетические предпочтения и моральные установки на всю жизнь. Качество городской среды определяет менталитет горожан, и именно поэтому питерцы отличаются характером от москвичей, а томичи от новосибирцев.

В следующих статьях мы попробуем проанализировать причины, из-за которых новосибирская архитектура так далека и от мировых стандартов проектирования, и от современных представлений об архитектурной форме и технологии. Почему жить в новых домах не слишком удобно, а в старых домах по соседству с новыми — и вовсе невозможно. Из-за чего новое строительство так конфликтно. И почему Новосибирск — не Бильбао, а скорее все-таки Чикаго. Причем сибирский Чикаго.

Причина первая: историческая

Не всякое поселение является городом. В маленькой Европе крохотные населенные пункты, состоящие из пары улиц и с населением в несколько сотен жителей гордо именуют себя городами, и попав в них, не сомневаешься — ты в городе. Ты ходишь по этим двум улицам, мощеным брусчаткой, заходишь в магазинчики и рестораны, и ты понимаешь, да, это город, и вокруг тебя горожане, живущие по особым, созданным историей законам городской жизни. В большой России есть многотысячные города, именуемые так в официальных документах, но люди в них ощущают себя сельчанами. Ощущение границы село/город происходит на подсознательном уровне, оно не зависит от того, чем занимаются жители населенного пункта: русские сельчане могут работать на заводах, а горожанин-голландец содержать ферму или работать на сельскохозяйственных плантациях. Однако городской образ жизни коренным образом отличается от сельского, и это проецируется на архитектурную типологию. В городе застройка всегда высокоплотная, четко регламентированная, на селе — свободная, не ограниченная какими-то рамками. Маленький Суздаль — безусловно город, а Болотное или Ордынск, пусть и с большим количеством жителей — все же скорее села, хотя и там и там — усадебная застройка.

Новосибирск возник как самовольное поселение. Похоже, что это единственный город такого масштаба, имеющий список трехсот пятидесяти своих первых жителей, поскольку в 1894 году, на второй год существования поселка, в него приехал чиновник из Барнаула, переписавший самовольных застройщиков. Однако весьма вскоре в Ново-Николаевске уже был четкий градостроительный регламент, всю территорию разбили на кварталы, которые, в свою очередь, были разделены на однотипные участки.

В принципе, до революции рост Ново-Николаевска был нормальным развитием капиталистического города: землянки первостроителей заменялись деревянными домами, по мере их физического износа начинали строить каменные дома, затем здания стали расти в высоту. Вопрос о том, сколько этажей и из каких материалов строить — это вопрос стоимости земли.

Проблема нашего города в том, что он рос слишком быстро. Моральное старение зданий происходило раньше, чем физическое. Смотрите: в середине 1910-х гг. на Николаевском проспекте вовсю шло строительство двухэтажных каменных домов, в то время, как по соседству еще стояли и землянки, и крепкие крестьянские избы. Через пятнадцать лет здесь же велось строительство конструктивистских комплексов, через тридцать — сталинских семиэтажек. В итоге через сто десять лет после основания поселения в центре Новосибирска соседствуют деревянные рубленые дома, кирпичные купеческие особняки, серые и желтые коробки конструктивизма, богато оформленные сталинские здания, хрущевские пятиэтажки и «современные» здания в 10-16 этажей.

Архитектура города менялась быстро, смены предпочтений архитектурных стилей сопровождались изменениями градостроительных концепций. В 1920-начале 1930-х гг. господствовала концепция «квартала-сада», игнорировавшая дореволюционное разделение кварталов на участки. Кварталы укрупнялись, в них выделялись озелененные общественные пространства. Применялись новые принципы планирования городских территорий, например, строчная застройка, свободная планировка. Однако ни один из таких комплексов не был завершен, в них сохранились и старые деревянные дома, и двухэтажные каменные. В качестве примеров подобных комплексов можно привести жилые кварталы «Кузбассугля» на Красном проспекте между улицами Фрунзе и Державина, кооператив «Печатник» на Трудовой (между Советской и Красным проспектом), комплекс домов «Сибкомбайнстроя» по 1-му и 2-му переулкам Пархоменко (между улицами Станиславского и Дружбы).

Чуть позже, в 1930-50-х возобладала иная градостроительная концепция, основанная на законах классической композиции. Конструктивистские комплексы и дореволюционные дома спрятали за периметром застройки, исполненной в традициях неоакадемизма. Еще позже, в 60-е гг. градостроительство стало заложником технологии, расположение домов на генпланах «хрущевской» поры диктовалось экономией, достигаемой при прокладке крановых путей. Наконец, в 1970-е стали строить микрорайоны, в которых историческая сетка начисто игнорировалась. Посреди девятиэтажного червеподобного Челюскинского жилмассива сохранились (и весьма странно выглядят) деревянные дома начала века, школа, построенная архитектором А.Д.Крячковым в 1912 году, пара зданий сталинской эпохи. Каждое из этих зданий в свое время, при строительстве, игнорировало окружение, считая его присутствие временным, и, через несколько лет, игнорировалось еще более современным строительством.

Всякий город имеет исторические традиции своего развития. В городах, создававшихся искусственно, таких, как Санкт-Петербург, Бразилиа, индийский Чандигарх, Красноярск-26 или Тольятти, традиции заменялись градостроительной концепцией. В Новосибирске историческая традиция не успела возникнуть в силу слишком малого времени, за который город вырос, градостроительной концепции же не было, вернее, градостроительные концепции менялись слишком часто. Можно говорить о традиции отсутствия традиций, о традиции игнорирования архитекторами какого-либо окружения, возникшего в городе до них.

Новосибирск не стал городом в историческом понимании этого термина во многом из-за такой традиции «игнорирования соседа». Действительно, архитектура конструктивизма никак не коррелируется с дореволюционным зодчеством, сталинская архитектура с конструктивизмом, хрущевки — со сталинским ампиром, а брежневские микрорайоны – со всем вышеперечисленным. Подобное игнорирование продолжается и в наше время: очень неплохой дом на улице Кирова, около станции метро Октябрьская, поставлен почти в чистом поле. Он имеет только лишь одного соседа — реконструированное двумя годами раньше здание Новосибирсквнешторгбанка. Однако новый дом сумел вступить в эстетический конфликт с банком — здесь все иное: и градостроительные приемы, и тектоника фасадов, и применяемые материалы, и масштаб элементов. Комплекс «Зеленые купола» краснокирпичной «промышленно-купеческой» архитектурой вторгся в строгую «шестидесятническую» среду северной части Красного проспекта. Главка, заимствованная то ли у мечети, то ли у одной из «крячковских» школ, смотрится очень неуместно на фоне модернистской застройки.

Из-за подобного подхода в Новосибирске не был комплексно завершен ни один архитектурный ансамбль, за исключением, пожалуй, Академгородка и улицы Богдана Хмельницкого. Комплекс неоклассических зданий площади Калинина разорвали корпусами приборостроительного завода и Дома проектных институтов. Площадь Ленина, в результате постоянного изменения подходов к ее проектированию, стала собранием случайно возникших зданий разных эпох. Привокзальная площадь, площадь Кондратюка — все это территории, которые начинали застраивать по одному проекту, а заканчивали – по принципиально иному.

То, что происходит сейчас со строительством в центре Новосибирска, напоминает первые дни существования поселения. Захват территорий, происходивший 110 лет назад, повторяется на новом историческом витке. Строительные компании, зарабатывающие на продаже так называемых «элитных» квартир (почему «элитных»? «элитными» бывают поросята; квартиры, предназначенные для элиты должны называться «элитарными»!), ищут пустующие клочки земли, захватывают их, стараясь подать заявку раньше конкурентов, и стремятся выжать из участка максимум: квадратных метров, этажей, рублей. История повторяется: при подобном строительстве игнорируются и архитектурное окружение, и градостроительные требования, и элементарные понятия о культуре проектирования. Но что поделать, такова традиция!

Причина вторая: градостроительство и власть над градостроительством

Архитектура — довольно странная штука, если на нее смотреть сквозь призму собственности. С одной стороны, 90 процентов объектов, строятся сегодня в России на частные деньги, сообразно вкусовым предпочтениям и финансовым возможностям их хозяев. С другой — любое здание, даже коттедж в закрытом элитарном поселке, не может быть достоянием одного лишь его владельца. У архитектурных произведений есть одно свойство — они являются произведениями публичными, независимо от воли архитекторов и заказчиков их вынуждены созерцать десятки (или десятки миллионов) людей.

Такое двойственное положение является причиной того, что практически во всех странах архитектурная деятельность регулируется муниципальными, а во многих государствах, как и в России — и государственными органами. Как правило, сегодня за рубежом такое регулирование сводится к достаточно жесткой регламентации основных параметров застройки – лимитируется высота зданий, устанавливаются требования по поддержанию общей линии застройки. В исторических районах нормы могут также предусматривать ограничения, направленные на поддержание характера средовой застройки: нормируются масштабные характеристики (размер и расположение оконных проемов, членений зданий), номенклатура применяемых для отделки фасадов материалов.

Эти ограничения установлены для коммерческих зданий (жилых домов, гостиниц, офисов, магазинов), они позволяют поддерживать исторически сложившийся характер городской среды. Они же позволяют застройщикам четко ориентироваться при составлении бизнес-планов: в сочетании с данными земельного кадастра, определяющими стоимость того или иного участка, еще на стадии принятия решения о перспективном инвестировании становится возможным просчитать и необходимые для освоения территории затраты, и перспективы получения прибыли.

Необходимо заметить, что в отличие от российского опыта последних лет, градостроительные ограничения в странах Запада не зависят от степени авторитетности заказчика или стоящей за его спиной финансово промышленной группы. Они прописаны в соответствующем документе, имеющем, как правило, статус муниципального закона, и могут быть изменены только на основании процедур, этим же документом установленных.

Архитекторам бывает нелегко подчинятся подобным правилам, однако усложнение работы делает задачу даже более интересной. Примером креативного проектирования в условиях драконовской регламентации может быть новая застройка Фридрихштрассе в Берлине: ведущим архитекторам мира было предложено заново спроектировать «город барокко», сильно разрушенный во время второй мировой войны, и лишь частично восстановленный, поскольку через него прошла «берлинская стена». Квартальная застройка в шесть этажей плюс два этажа мансарды – условия были одинаковы для всех авторов. Тем не менее, на Фридрихштрассе нет двух похожих зданий.

Несколько иные правила действуют в тех случаях, когда заказчиком строительства выступает сам муниципалитет, либо государство. Поскольку в этом случае строятся либо общественно значимые, либо социальные объекты. Театры, музеи, библиотеки, здания городского управления и министерства по определению должны выделяться из окружающей застройки. Подобные исключения из правил распространяются на церкви, и на здания, возводимые коммерсантами для общественно значимых целей. Социальные объекты — школы, детские сады, больницы, кладбища — требуют специальных условий и большой территории для их размещения. Все эти исключения также прописываются в городских документах, либо для их реализации принимается городской закон. Муниципальное жилье для малообеспеченных слоев населения строится на окраинах городов, где цена земли значительно дешевле, чем в центре.

А как у нас?

То, что принято называть термином «советское градостроительство», базируется на модернистской градостроительной парадигме 1950-х годов, пришедшей к нам с запада вместе с панельным домостроением в период хрущевских реформ. Среди идеологов модернистского градостроительства было немало архитекторов-коммунистов. Разделяли марксистские убеждения и Оскар Нимейер, и Мис ван дер Роэ, и сам Ле Корбюзье. Это способствовало внедрению их идей на российскую почву, в Советском Союзе концепция градостроительного модернизма была массово реализована в виде новых микрорайонов, новых жилмассивов и новых городов. Естественное градостроительное развитие заменили геометрией «радиусов обслуживания», и арифметикой «нормативов на 1000 жителей» по которым рассчитывали количество и место размещения школ, детских садов, магазинов, домов быта, клубов, кинотеатров. Традиционные архетипы города — улица, квартал, двор, бульвар, сквер, площадь — были заменены новомодной «свободной планировкой» и «макетным проектированием» — из домов, как из кубиков, составляли композиции, красоту которых могли оценить лишь летящие в небесах птицы.

Новое градостроительство идеально укладывалась в схему советской плановой системы, однако дефицитность отечественной экономики на фоне отсутствия механизмов самоорганизации городского хозяйства приводила к тому, что магазины, школы, детские сады клубы и прочие объекты «соцкультбыта» строились в новых районах гораздо позже, чем жилье, либо не строились вовсе. Самое же печальное, что данные принципы легли в основу СНиПов — строительных норм и правил, и в соответствии с ними стали перестраивать исторические центры городов. В том числе и центр Новосибирска.

Сегодняшнее положение с градостроительством и в нашем городе, и в большинстве других городов Сибири, весьма печально. Официально Новосибирск развивается на основе генерального плана, разработанного в конце 60-х годов в соответствии с вышеизложенными принципами. Выполненные позже — в 70-х и начале 80-х проекты детальной планировки – и центра, и переферийных районов, — представляют из себя типичные образцы «макетного проектирования» с расставленными на планшетах кубиками. Многие положения генплана не могут быть реализованы без жестких авторитарных решений: проект предусматривал смещение центра Новосибирска на юг, в район станции метро «Октябрьская», где построили здания обкома партии и ВПШ. Однако в наши дни центр города стремительно развивается в северном направлении, уже включив в себя район улицы Кропоткина и площадь Калинина, что никакими градостроительными проектами не предусматривалось.

Естественно, что градостроительство «в стиле 60-х» никак не соответствует сегодняшним реалиям – с землей, продаваемой по рыночным ценам, с новыми механизмами инвестиционной деятельности. Они и не работают – старые градостроительные документы. А новых никто не разрабатывает. Или разрабатывают как-то странно.

Неудобства от генерального плана

Очевидно, что сегодня более чем остра необходимость разработки нового генерального плана Новосибирска, основанного на современных законах экономического развития. На словах никто этого никто не отрицает, более того, уже лет пять, как принято соответствующее постановление городского Совета, и регулярно, почти что каждый год, появляются на свет какие-то документы, вроде бы имеющие статус предпроектных проработок или этапов будущего генплана. Беда в том, что эти документы не несут в себе конкретики, связанной с реалиями сегодняшнего строительства, и не проходят необходимых процедур экспертизы и утверждения, не превращаются в закон, имея, таким образом, всего лишь декоративный характер. Ряд программ, например работа над новым проектом зон охраны памятников, который должен стать одной из базовых составляющих при разработке генплана, и вовсе свернут.

Комментируя медленный ход работы над градостроительными документами, руководители Комитета архитектуры и градостроительства мэрии ссылаются на недостаток финансирования. Такая проблема может быть и существует, но истинная причина представляется другой. Комплекс градостроительной документации, в том случае, если он будет принят, очень серьезно ограничит полномочия чиновников всех уровней в принятии решений по застройке конкретных участков. Пока нет детальных регламентов, вопрос ограничений, накладываемых на ту или иную площадку, отводимую под строительство, полностью находится в ведении главного архитектора города. Он же курирует работу над генпланом.

Сегодняшний механизм принятия решений о застройке города прост и далек от оптимального. Муниципалитет регулярно лихорадит: отсутствие угля для энергосистемы, бензина для муниципальных автобусов, денег на зарплату учителям и врачам, вынуждает власть идти за кредитами к соответствующим структурам: угольным и нефтяным компаниям, банкам. Расплачиваться мэрия может единственным природным ресурсом, у нее имеющимся: городской территорией. Однако привлекательной для инвестора является отнюдь не любая площадка – мало кто рискует вкладывать средства в застройку Западного или Северо-Чемского жилмассивов. Кредитуя город, инвесторы стремятся получить дивиденды от близости к власти, в итоге им удается выбить престижную площадку в центре, где не требуется прокладывать коммуникации, но зато можно дорого продать квадратные метры. Поскольку без сноса и расселения жильцов при застройке центра сейчас обойтись сложно, возникает необходимость увеличения этажности зданий. Ясно, что в таких условиях говорить о регламентации строительства невозможно. В иных случаях весьма важную роль при определении ограничений, накладываемых на строительную площадку, играют взаимоотношения власти и застройщиков: от дружеских связей до политической лояльности.

Схема, когда главный архитектор города берет на себя ответственность за качество градостроительных решений, но не может на них реально влиять, приводит к весьма печальным для города последствиям. Часто Комитет архитектуры и градостроительства не столько занимается профессиональной регламентацией застройки города, сколько пытается хоть как-то улучшить качество не вписывающихся в городскую среду зданий, решение о строительстве которых было принято по другим, не имеющим отношения к архитектуре причинам.

Еще одна проблема — качество появляющихся градостроительных документов. Практически все ведущие новосибирские архитекторы, работающие в этой сфере, являются апологетами «советской градостроительной школы». В проектах, рождаемых сегодня, прослеживаются попытки выстраивать «художественные композиции» из зданий, но нет связи характера застройки с ценой земли, не прорисованы реальные механизмы реализации больших архитектурных ансамблей. Это непонимание архитекторами современных реалий проиллюстрировал прошедший недавно конкурс на застройку участка улицы Кирова от Каменки до улицы Богаткова. Большинство проектов предлагало крупномасштабные композиции «a la Калининский проспект в Москве», однако никто не объяснил, какими средствами будет выдержано стилистическое единство ансамбля, если здания будут строить разные застройщики и разные архитекторы, почему при одинаковой цене на землю рядом стоят здания в 10 и 30 этажей? Впрочем, тема профессионализма проектировщиков требует отдельного большого разговора.

Статус Новосибирска, как третьего по величине и значению города России, требует абсолютно иных подходов к городскому развитию, нежели те, которые практикуются сегодня. Статус «Столицы Сибири» необходимо поддерживать, в том числе и создавая столичного уровня архитектурную среду. Без четких, понятных всем участникам этого процесса правил, без генерального плана, проектов городского развития, основанных на учете современных экономических и социальных реалий, сделать это невозможно. Иных средств, кроме средств частных инвесторов, для развития Новосибирска в качестве столицы огромного региона и перекрестка торговых и транспортных путей, сегодня нет. Решать не только сегодняшние сиюминутные проблемы, но и смотреть в будущее; организовать инвестиционные потоки, направив их на созидание, а не на разрушение города — прямая обязанность муниципалитета.

Очевидно, что настала пора, определив приоритетные направления экономического развития города, начать разработку проекта, который сможет дать материальную структуру для такого развития. Ясно, например, что при увеличении присутствия в городе представительств иностранных компаний, возникнет дефицит офисных помещений классов «А» и «В», каковых в Новосибирске пока нет вообще. Необходимо определить территорию для создания «Сити» — зоны деловой активности. Следует решить судьбу огромных, никак не используемых промышленных площадок, предназначив их для новых перспективных направлений индустрии, либо перераспределив земли в пользу транспортно-складской инфраструктуры. Надо определиться, наконец, с будущим новосибирского Академгородка — медленно умирающий пригород со славным прошлым и самым образованным в мире населением должен стать привлекательным местом для размещения лабораторий отечественных и западных компаний и наукоемких производств. Наконец, центр Новосибирска из места для постройки новых элитарных жилых домов может быть превращен в рекреационную, культурно-сервисную и торговую территорию, что требует не уничтожения, а наоборот, сохранения объектов историко-культурного значения и парковых зон. Для решения подобных перспективных задач следует создать механизм рыночного регулирования земельных и градостроительных отношений на основе дифференциации стоимости земли, экономического стимулирования приоритетных форм строительства. И закрепить все это городским законом.

Причина третья: профессионалы и отсутствие профессионализма

Пытаться понять причину, почему в городе, именующем себя столицей Сибири, и претендующем на то, чтобы стать деловым и интеллектуальным центром Азиатской России, рождается архитектура уровня никак не столичного, но сугубо провинциального, невозможно, если не говорить о людях, занимающихся реальным проектированием, и людях, готовящих будущих проектировщиков. Местная архитектурная школа три года назад справила двойной юбилей: в 1989 году был организован Новосибирский архитектурный институт, ныне Архитектурно-художественная академия (НГАХА), единственный за Уралом специализированный ВУЗ подобного профиля, а за 80 лет до этого, в Томске, в Технологическом Институте, начали готовить архитекторов. Позже, в 1930-х гг., Сибирский строительный институт (Сибстрин), выделившийся из Технологического, переехал в Новосибирск, положив начало архитектурному образованию в нашем городе.

Много архитекторов, но мало архитектуры

Новосибирск готовил архитекторов для обширной территории, включающей в себя Восточный Урал, Сибирь, Дальний Восток, Северный Казахстан. Начиная с 1970-х, каждый год выпускалось до полутора сотен архитекторов, отправляющихся по распределению во многие города и поселки СССР.

Однако немалая часть выпускников ежегодно оседала в Новосибирске. А после того, как была отменена система распределения, в городе стало оставаться, наверное, свыше 90% выпускников. Таким образом, сегодня наш город занимает третье место в стране (после Москвы и Петербурга) по количеству людей с дипломом архитектора в кармане. В то же время, Новосибирск отнюдь не является чемпионом по строительству квадратных метров даже в рамках Сибирского федерального округа. Похоже, что наш город рекордсмен по количеству архитекторов, приходящихся на один построенный квадратный метр.

Для архитектора практика также важна, как и для хирурга. Архитектор набирается опыта лишь в процессе ежедневной работы, решая новые задачи. Проблемы с разными зданиями и стройплощадками также непохожи, как и разные пациенты со своими болячками. Увы, и хирурги и архитекторы учатся в основном на собственных ошибках. Одна из причин плохой современной архитектуры в Новосибирске — отсутствие должного опыта у проектантов. Если архитектор строит в год 2-3 здания — у него есть возможность профессионального развития. Если он разрабатывает один серьезный объект за период в 3-4 года — он пытается совместить в нем все идеи, придуманные им за несколько предыдущих лет. Получается эклектика, помноженная на незнание новых типологических требований и потребностей людей, которым предстоит пользоваться плодами творчества зодчего.

Первый выпуск НГАХА в 1990-м году совпал с жестким кризисом в стране, с фактической отменой системы распределения. Именно в 90-м закончил институт и я. Если конец предыдущего десятилетия был благодатным временем для архитекторов, когда предприятиям разрешили свободно тратить прибыль на капитальное строительство, и портфели заказов проектных институтов, кооперативов и новорожденных персональных творческих мастерских  ломились от заказов, то в начале 90-х ситуация очень серьезно поменялась. Будучи студентами, мы параллельно «халтурили», работая над реальными объектами  (в САКБ – студенческом архитектурно-конструкторском бюро Сибстрина, в первом негосударственном проектном бюро «Аврора» при Фонде Молодежной Инициативы, в архитектурных кооперативах и МЖК). Однако выйдя из стен института, оказались в новой реальности: в стране уже ничего не строилось и проектировщики были не нужны. Ввели систему лицензирования архитектурной деятельности и ограничительный ценз для обладания правом самостоятельной работы: прежде чем получить лицензию, молодой архитектор должен был отработать десять лет под надзором «старших товарищей».

Судьба моих однокурсников сложилась по-разному: один из нас стал руководителем крупного рекламного агентства, другой — чиновником районного масштаба, кто-то преподает в институте и в школах. Одну из однокурсниц я встретил несколько лет назад за окошком бензоколонки, большинство же из выпускников начала 1990-х зарабатывает на жизнь дизайном интерьеров (здесь лицензионные ограничения можно было легко обойти). Однако никто ни из моего выпуска, ни из выпуска, окончившего институт годом, двумя, тремя годами раньше, годом — пятью годами позже, никто из моего поколения выпускников-архитекторов не занимается «большим» проектированием в Новосибирске, не создает зданий для родного города и не разрабатывает для него градостроительных планов. Связь поколений в новосибирской архитектуре оборвана.

Новые поколения не обладают тем опытом, который есть у «стариков». Однако у них есть другое достоинство, которое многие представители старшего поколения склонны считать недостатком. Молодые люди более восприимчивы к новациям, склонны к изменениям всего и вся. У них нет опыта, но нет и груза ошибок. Лишь в столкновении и в синтезе идей, рождаемых разными поколениями, возможно развитие, в том числе развитие архитектуры.

Профессия и отсутствие профессионалов

В конце 80-х архитектура в СССР существовала в рамках стройно выстроенной системы, и была частью развитого, но неразвивающегося строительного комплекса. При Брежневе строительство и архитектура оказались тем элементом социализма, на котором было принято экономить. Строительство разрешалось почти исключительно по типовым проектам, «пробить» индивидуальное архитектурное решение можно было лишь через постановление Госстроя, а то и Совмина республики. Жилые дома строились по методу крупнопанельного домостроения – способ относительно дешевый в условиях больших объемов строительства, но не дающий возможностей для модернизации и развития («прогрессивную 97-ю серию» панельных девятиэтажек  внедряли в Новосибирске почти 20 лет). Архитекторы оказались заложниками жестких и невариабельных строительных технологий, предписанных СНиПами и ГОСТами проектных решений, диктата строителей, отказывающихся выполнять нестандартные задачи и постоянно рационализировавших предложения архитекторов в сторону упрощения и удешевления.

Во всем мире есть две категории архитекторов. Крепкие профессионалы, хорошо знающие законы развития зодчества, нормативы и технологии, занимаются созданием или реконструкцией городской среды. Особо талантливые, выдающиеся (из общего среднего уровня) архитекторы работают, соответственно, над выдающимися зданиями. В СССР брежневского времени все было иначе. Выдающиеся архитекторы были вовсе не нужны, их заменила архитектурная номенклатура, вхождение в которую определялось не наличием или отсутствием таланта, а иными качествами. Что же касается «крепких профессионалов», то их задача была упрощена до минимума, и, в основном, сводилась к «привязке» к местности типовых проектных решений. «Выдающимися зданиями» занимались специальные проектные институты в Москве, такие, как ГИПРОтеатр и ЦНИИЭП зрелищных зданий, в которых «крепкие профессионалы» разрабатывали и «привязывали» для разных местностей одни и те же проекты театров, цирков и т.п. Провинциальной «архитектурной номенклатуре» дозволялось проектировать отдельные индивидуальные сооружения, такие, как обкомы КПСС и партийные гостиницы. И в советское время были построены неплохие здания, но строились они не благодаря,  а вопреки системе, господствовавшей в то время в «архитектурно-строительном комплексе». В таком вот жутковатом виде пришла профессия зодчего к эпохе перестройки, когда ограничения по типовому строительству были сняты, жесткие СНиПы отменены.

Свобода!

Когда на тебя накладывают путы, это несвобода. В несвободе жить просто: у тебя невелик выбор возможных действий, за тебя почти все решают, оставляя совсем небольшое пространство для маневра, ограничивая твою компетенцию. Но и ответственность ты несешь ровно в рамках  этой компетенции. В условиях свободы приходится и самому определять собственную компетенцию, и нести груз ответственности за принятые решения.

В условиях свободы архитектурного творчества стало очевидно, что проектировать по-прежнему уже невозможно. Стали доступны дефицитные ранее стройматериалы, изменился заказчик и его требования. В условиях свободы каждый волен почувствовать себя творцом, но каждый ли способен этому званию соответствовать? Архитекторы выплеснули на фасады все, что умели и знали. Беда, что умели они немногое.

С 30-х гг. ХХ века советская архитектура развивалась обособленно от мирового зодчества. После безумно интересного эксперимента конструктивизма 1925-32 гг., когда наши архитекторы впервые в русской истории были в авангарде всемирных процессов, отечественная школа проектирования развивалась в условиях  изоляционизма, ориентируясь на классические образцы, а не на опыт соседей. После хрущевского переворота в строительстве, проектировщики обратились к «прогрессивному опыту Запада» (я писал об этом в августовском номере). Начали издавать русский перевод французского журнала «Современная архитектура». Впрочем, весьма скоро, после становления брежневского комплекса стройиндустрии, журнал перестали переводить на русский, рассылая немногочисленным подписчикам плохую и неполную его ксерокопию.

Будучи студентом, я любил сидеть в ГПНТБ, листая подшивки «Architectural Digest», «Architectural Revue», «Japan Architect», и других. Увы, эти журналы были далеки от зачитанности, большинства из них до меня никто не листал. Сегодня ситуация стала только хуже. По данным редакции ведущего отечественного журнала «Проект Россия», в Новосибирске лишь три десятка архитекторов выписывают это издание, среди подписчиков нет имен местных зодчих, реально застраивающих наш город. Не получают новосибирские проектировщики и западные журналы. Мы привыкли жить в изоляции, полагаться на собственные силы и учиться на своих ошибках.

Архитекторы получили свободу, не обладая умением проектировать в условиях, отличных от условий тоталитарного «строительного комплекса». В 90-х родился новый стиль, благополучно существующий и сегодня. Если пытаться обозначить его по-научному, то имя ему будет «Постсоветская региональная (или регионализированная?) эклектика». Если же попытаться вычленить его корни...

Эклектика — это смешение стилей. В постсоветской эклектике были смикшированы типовые коробки брежневской эпохи, обрывки информации о европейском постмодернизме 80-х, местные образчики купеческой архитектуры начала ХХ века, отрывочные знания о классических архитектурных формах: всяких там антаблементах, фризах и карнизах, аттиках и фронтонах. Плоды этой мешанины знаний можно наглядно наблюдать на улицах родного города — последние десятилетие второго тысячелетия во множестве плодило подобных мутантов.

Кадры решают многое

Мне пришлось быть свидетелем того, как несколько лет назад на одной из выставок «Стройсиб» золотой медалью отметили заслуги известного новосибирского архитектора. После вручения награды, на банкете, он встал и сказал: «Я не ходил раньше на подобные выставки. Сегодня я пришел первый раз, и увидел, какую богатую палитру дали в руки нам — архитекторам. Но я не уверен, что мы готовы воспользоваться этой палитрой!» Это — честное признание.

Архитекторы, не знающие основ современного формообразования. Архитекторы, не знающие основ современной экономики. Архитекторы, не знающие современных материалов и конструкций. Архитекторы, не знающие, что такое цена земли, как осуществляются механизмы строительного инвестирования, архитекторы, умеющие лишь реализовывать «пожелания» заказчика. Это реалии сегодняшнего сибирского зодчества, мы сталкиваемся с проблемой некомпетентности специалистов, воспитанных советской проектной системой, и не умеющих вырваться из ее пут.

Беда еще и в том, что данная система склонна к самовоспроизводству. Студентов-архитекторов учат тому, что сами умеют. В итоге, из стен архитектурного института выходят зодчие, столь же не готовые к полноценному профессиональному существованию в сегодняшних реалиях, как и их профессора. И выйдя, начинают проектировать жутковатые входы в магазины, где нелогичная и иногда опасная конструкция обильно маскируется накладными элементами. И лишь то, что среди студентов и молодых архитекторов еще встречаются люди, умеющие и желающие самообразовываться, внушает кое-какой оптимизм.

В Москве ситуация похожая, и сегодня там активно обсуждается возможность создания независимой архитектурной школы — школы послевузовского образования, которая была бы филиалом одного из западных университетов, и давала бы, соответственно, образование западного качества. Но это значит, что креативные молодые архитекторы из Новосибирска и других сибирских городов будут уезжать в столицу, и, соответственно, оставаться там.

Архитектурная общественность «старого» поколения контролирует сегодня градостроительный совет Новосибирска. Усредненное «коллективное мнение» этого органа блокирует все градостроительные новации. Блокируется и проникновение в Новосибирск «чужих» архитекторов. После отмены диктата московских «специализированных» институтов, в городе не возникло ни одного значительного здания, которое было бы построено по проекту, выполненному иногородним, или, тем более, иностранным зодчим. Между тем, диффузия, взаимопроникновение и взаимообогащение культур – обязательный признак столичности.

Архитектура мирового уровня никогда не появится в Новосибирске, если мы, архитектурное сообщество, не откажемся от добровольно возведенного нами «железного занавеса». Политика культурного изоляционизма не может привести к рождению архитектурных шедевров.

Необходимо понять, что обретение «столичного» статуса означает полную свободу рынка проектирования. Архитектура Новосибирска является частью мировой архитектуры, и никакие ссылки на «региональность» и «особость» здесь неуместны.  Должны быть изменены принципиальные подходы к проектированию важнейших градостроительных узлов и значимых зданий: подобные проекты не могут реализовываться без конкурса; в жюри конкурса необходимо звать не местных «звезд», отдающих победу своим друзьям, но зодчих, авторитетных во всем мире. Необходимо, наконец, приглашать для проектирования западных специалистов.

Подобная реформа нужна и архитектурной школе. Самоограничения в получении и передаче студентам информации нелепы. Архитектурная школа должна давать, с одной стороны, полноценные знания о современной экономике строительства, о новейших материалах, о принципах работы конструкций. С другой стороны, следует более полно преподавать современную архитектуру, отказываясь от все того же, традиционного, идущего от сталинских времен культурного изоляционизма. Конечно, необходимо сохранить лучшее, что было в советском образовании. Но что более нужно современному зодчему — четыре года обучения классическому рисунку или полноценное владение компьютером? И еще. В архитектурном образовании очень важен факт личного общения с архитектурными звездами мирового уровня. Их приглашение в учебное заведение для чтения лекции стоит сравнительно недорого, но никто еще пока в Новосибирск не приезжал. А жаль!

Должно произойти изменение профессионального самосознания – и это одна из самых сложных проблем на пути Новосибирска к хорошей архитектуре. Пока удачные здания возникают в нашем городе не благодаря, а вопреки сложившейся системе общественных отношений. Не знаю, готова ли архитектурная общественность города к принятию мировых стандартов проектирования и образования, к свободной конкуренции по качественным критериям, к тому, чтобы создавать в Новосибирске архитектуру не только местечкового уровня... 

Александр Ложкин. Интервью «Сибирская столица», №06-08, 2002